твой ебаный Макото
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
четверг, 09 октября 2014
23:41
Доступ к записи ограничен
твой ебаный Макото
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
среда, 09 апреля 2014
16:53
Доступ к записи ограничен
твой ебаный Макото
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
вторник, 01 апреля 2014
18:53
Доступ к записи ограничен
твой ебаный Макото
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
вторник, 25 февраля 2014
22:06
Доступ к записи ограничен
твой ебаный Макото
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
воскресенье, 02 февраля 2014
твой ебаный Макото
вся моя жизнь 
31.01.2014 в 23:22
Пишет WTF Fans And Fanfiction 2014:Для нас это так же внезапно
URL записи
воскресенье, 12 января 2014
твой ебаный Макото
19.07.2013 в 12:34
Пишет леттипяя:iceland is my isle of awe land
URL записиInspired by Iceland - Isle of Awe Land from Inspired By Iceland on Vimeo.
среда, 18 декабря 2013
твой ебаный Макото
не удержусь
<3
<3
пятница, 29 ноября 2013
твой ебаный Макото
28.11.2013 в 19:45
Пишет Ю-эр:28.11.2013 в 15:28
Пишет [J]Вампука[/J]:Из сборника "С точки зрения тролля".
КАТРИН М. ВАЛЕНТЕ
Хрупкое создание
Мой отец был кондитером. Я спала на подушках из сахарной ваты; пока я спала, они растворялись в моем поту и слезах, и, проснувшись, я прижималась щекой к хрустящим красным льняным простыням. Многие вещи в доме моего отца были сделаны из конфет, ведь он был юным гением: в свои пять лет он приготовил шоколадный трюфель, такой темный и с таким насыщенным вкусом, что новый кондитер императора сидел на ступенях своей великолепной золотой кухни и пускал слезы в перемазанные трюфелем усы. Так что, когда мой отец обнаружил, что у него появилась дочь, он подрезал ей уголки и определил ее сладость с не меньшей тщательностью, чем у своих конфет.
На завтрак у меня был воздушный ирис с пузырьками. Я ела свое свежесваренное яичко из имбирного марципана, разбив его скорлупу молоточком из твердой конфеты-ириски. Вытекавший на рюмку для яйца желток был из лимонного сиропа. Я пила шоколад из черной кружки, сделанной из стручка ванили. А сахарные сливы я ела вилкой из воробьиных косточек; костный мозг вытекал на фрукт, добавляя к сахару странный насыщенный вкус когда-то живого существа. читать дальше
URL записи
URL записи
пятница, 22 ноября 2013
твой ебаный Макото
самое время
понедельник, 18 ноября 2013
00:36
Доступ к записи ограничен
твой ебаный Макото
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
вторник, 20 августа 2013
твой ебаный Макото
06.08.2013 в 05:38
Пишет колин зил:Я знаю, ты терпеть не можешь ни этих сентиментальных очерков, ни низкопробных рассказов, напичканных сверху донизу американскими оладьями и кофе с молоком, коими грешу – и люблю грешить – я; однако это нетерпеливое, стремительное, как локомотив, письмо невозможно писать иначе, а не написать его вовсе было бы преступлением. Прошу тебя при возможности все же потерпеть до конца, каким бы гадким мое откровение ни показалось и сколь бы ни был велик соблазн смыть его в великодушную пасть клозета.
На сей раз центральной фигурой моего повествования является мой нынешний сосед, а вместе с ним - беспрестанный стрекот этой треклятой пишущей машинки, которую он купил – нет, выклянчил – у старьевщика; едва ли не усевшись на беднягу верхом (я присутствовал при этой душераздирающей сцене) он умолял того уступить эту рухлядь за шесть долларов и в конце концов одержал победу. Так вот, начиная с той самой минуты – да-да, он мгновенно обхватил ее своими руками-плетьми, воспылал конопатыми щеками и очертя голову кинулся домой – он грохочет своей машинкой, разбрасывает вокруг себя окурки, не вполне чистые носовые платки и абрикосовые косточки (последние так и остаются подсыхать под его кроватью, нетронутые), чем доводит меня до отчаяния. Его волосами усеян весь пол, а однажды я, ей-богу, еле удержался, чтобы не сломать к чертям его громадные очки, на которые от души улегся. На всякие мои попытки наставить его на путь истинный - постирать пестрящее кофейными пятнами постельное белье или хотя бы избавиться от привычки складировать раскисшие от дождя трамвайные билетики и рекламки под подушкой - он лишь чуть меняет угол изгиба своего драконьего хребта и, обнажив часть десны и вскинув брови, переспрашивает: "што-а-а?", а затем, сгорбившись, как ни в чем не бывало утыкается в свою книжку, или бумажку, или еще бог весть что.
Извлечение его из фланелевой пижамы с узором из какой-то невразумительной флоры и последующее сопровождение "в свет" - на палубу плавучего ресторана, сплошь увешанную бумажными флажками и изображениями девиц - не дали видимых результатов; время от времени потирая раскрасневшийся кончик носа, он шумно втягивал в себя запах просоленных тросов и разливного пива, то и дело норовившего скользнуть за ворот его свитера плотной вязки, растянутого, точно мешок, посредством натягивания на колени. Девчонкам, согласившимся поприсутствовать рядом с нами, покуда я нарочито громко вещал, а он скрюченным пауком совершал неуклюжие вылазки в сторону миски с бобами в томатном соусе, мой спутник показался "интересным" и даже "милым"; справедливость этих мнений он по сей день уточняет у меня, равно как и необходимость наличия бобов в заведении, работающем по ночам. На вопрос о том, что, по моему мнению, понравилось им больше всего, я, как правило, говорю, что это все медный оттенок его шевелюры.
Буду откровенен: я очень огорчусь, если вдруг этот словесный набросок моего знакомца покажется тебе легкомысленным или карикатурным. При всем обилии престранных и раздражающих привычек этот юноша обладает чистейшим, незапятнанным сознанием, которое, собственно, и является той движущей силой, которая побудила меня к написанию этих строк; разворачиваясь, точно разбуженная змейка, оно заполняет собой пространство и, вытесняя воздух, вливается в легкие, и спустя время ты уже и не можешь представить свое существование без этого почти осязаемого эффекта. Невероятное количество его чудачеств я не только простил, но и принял с благодарностью и едва ли не со слезами восторга на глазах уже после того, как распознал в нем это свечение: его попытки сделать мне приятное, заключавшиеся, например, в покупке коробок с сухими завтраками и бутылей шоколадного молока, неизменно вызывали во мне какое-то надорванное, словно осипшее после простуды, болезненное умиление - особенно если учесть, что съедать свою добычу он отказывался, а я, как ты знаешь, не люблю ни сухие завтраки, ни тем более молоко, но остановить его я не могу, нет... Однако самым ярким и самым мучительно прекрасным представляется мне его набег на кондитерскую, из которой он принес и вложил мне в руку тарталетку с вишнями, лежавшую в витрине с краю - именно потому, что она насквозь пропиталась соком и из-за этого чуточку перекосилась набок, растеряв часть своих пассажирок-вишен. Уставившись на распахнутые грабли собственных пальцев, между зубьями которых прокладывали себе русла ручейки сиропа, я изо всех сил старался не моргнуть и не обнаружить свою сентиментальность.
Полагаю, ничто в мире не приблизит меня к описанию его образа так близко, как его собственные заметки, которыми он, на мой взгляд, попросту пренебрегает; судьба приведенного ниже отрывка уже не заботит его, а посему с чистой совестью вкладываю его в конверт, шлепаю маркой и со стуком опускаю в почтовый ящик.
"Одним словом, скромная моя мечта заключается в том, чтобы каждый – нет, любой - из моих изможденных друзей в пропыленный или, напротив, чрезвычайно промозглый день (из тех, что пропитывают каждую одежную ниточку не просто тяжестью, но едва ли не мировой скорбью) имел возможность погрузить свои продрогшие кости в воду –лишь бы была погорячее – и дотянуться рукой не до телевизионного пульта, а до свежеотпечатанной рукописи (еще хранящей меж строк и железнодорожный, стремительный гомон пишущей машинки, всепроникающий, точно объемный грохот из дверей кинозала, где идет сеанс, и треск взводимой, готовой к наступлению каретки, что сродни треску полена в жаровне); пусть, перевернув последнюю страницу, он уйдет под воду с головой – до кончиков волос – и вернется обновленным, как после обряда абхишеки, разве что не лоснящийся от масла и без розовых лепестков в волосах. Пусть он даже чашки сполоснуть не сможет, не чувствуя себя при этом бодхисаттвой (справедливости ради следует отметить, что и в моей жизни было достаточно места для омовения целой череды столовых приборов, предметов посуды и утвари – и все это в целях самоочищения и едва ли не насильственного расталкивания неприглядных клочьев пыли по укромным уголкам сознания), проще говоря, пусть на себе ощутит всю силу слова – слова печатного, рукописного, облаченного ли в чернильные строгие рясы или в графитное рубище – и пусть не вспомнит никого, о ком можно хоть чуточку пожалеть: уходя на духовные поиски, отшельник не берет с собой совсем-совсем никого. Даже себя не берет. Любая молитва, в особенности обращенная к себе, свершается в одиночестве."
У нас туман и сливовый рассвет.
URL записиНа сей раз центральной фигурой моего повествования является мой нынешний сосед, а вместе с ним - беспрестанный стрекот этой треклятой пишущей машинки, которую он купил – нет, выклянчил – у старьевщика; едва ли не усевшись на беднягу верхом (я присутствовал при этой душераздирающей сцене) он умолял того уступить эту рухлядь за шесть долларов и в конце концов одержал победу. Так вот, начиная с той самой минуты – да-да, он мгновенно обхватил ее своими руками-плетьми, воспылал конопатыми щеками и очертя голову кинулся домой – он грохочет своей машинкой, разбрасывает вокруг себя окурки, не вполне чистые носовые платки и абрикосовые косточки (последние так и остаются подсыхать под его кроватью, нетронутые), чем доводит меня до отчаяния. Его волосами усеян весь пол, а однажды я, ей-богу, еле удержался, чтобы не сломать к чертям его громадные очки, на которые от души улегся. На всякие мои попытки наставить его на путь истинный - постирать пестрящее кофейными пятнами постельное белье или хотя бы избавиться от привычки складировать раскисшие от дождя трамвайные билетики и рекламки под подушкой - он лишь чуть меняет угол изгиба своего драконьего хребта и, обнажив часть десны и вскинув брови, переспрашивает: "што-а-а?", а затем, сгорбившись, как ни в чем не бывало утыкается в свою книжку, или бумажку, или еще бог весть что.
Извлечение его из фланелевой пижамы с узором из какой-то невразумительной флоры и последующее сопровождение "в свет" - на палубу плавучего ресторана, сплошь увешанную бумажными флажками и изображениями девиц - не дали видимых результатов; время от времени потирая раскрасневшийся кончик носа, он шумно втягивал в себя запах просоленных тросов и разливного пива, то и дело норовившего скользнуть за ворот его свитера плотной вязки, растянутого, точно мешок, посредством натягивания на колени. Девчонкам, согласившимся поприсутствовать рядом с нами, покуда я нарочито громко вещал, а он скрюченным пауком совершал неуклюжие вылазки в сторону миски с бобами в томатном соусе, мой спутник показался "интересным" и даже "милым"; справедливость этих мнений он по сей день уточняет у меня, равно как и необходимость наличия бобов в заведении, работающем по ночам. На вопрос о том, что, по моему мнению, понравилось им больше всего, я, как правило, говорю, что это все медный оттенок его шевелюры.
Буду откровенен: я очень огорчусь, если вдруг этот словесный набросок моего знакомца покажется тебе легкомысленным или карикатурным. При всем обилии престранных и раздражающих привычек этот юноша обладает чистейшим, незапятнанным сознанием, которое, собственно, и является той движущей силой, которая побудила меня к написанию этих строк; разворачиваясь, точно разбуженная змейка, оно заполняет собой пространство и, вытесняя воздух, вливается в легкие, и спустя время ты уже и не можешь представить свое существование без этого почти осязаемого эффекта. Невероятное количество его чудачеств я не только простил, но и принял с благодарностью и едва ли не со слезами восторга на глазах уже после того, как распознал в нем это свечение: его попытки сделать мне приятное, заключавшиеся, например, в покупке коробок с сухими завтраками и бутылей шоколадного молока, неизменно вызывали во мне какое-то надорванное, словно осипшее после простуды, болезненное умиление - особенно если учесть, что съедать свою добычу он отказывался, а я, как ты знаешь, не люблю ни сухие завтраки, ни тем более молоко, но остановить его я не могу, нет... Однако самым ярким и самым мучительно прекрасным представляется мне его набег на кондитерскую, из которой он принес и вложил мне в руку тарталетку с вишнями, лежавшую в витрине с краю - именно потому, что она насквозь пропиталась соком и из-за этого чуточку перекосилась набок, растеряв часть своих пассажирок-вишен. Уставившись на распахнутые грабли собственных пальцев, между зубьями которых прокладывали себе русла ручейки сиропа, я изо всех сил старался не моргнуть и не обнаружить свою сентиментальность.
Полагаю, ничто в мире не приблизит меня к описанию его образа так близко, как его собственные заметки, которыми он, на мой взгляд, попросту пренебрегает; судьба приведенного ниже отрывка уже не заботит его, а посему с чистой совестью вкладываю его в конверт, шлепаю маркой и со стуком опускаю в почтовый ящик.
"Одним словом, скромная моя мечта заключается в том, чтобы каждый – нет, любой - из моих изможденных друзей в пропыленный или, напротив, чрезвычайно промозглый день (из тех, что пропитывают каждую одежную ниточку не просто тяжестью, но едва ли не мировой скорбью) имел возможность погрузить свои продрогшие кости в воду –лишь бы была погорячее – и дотянуться рукой не до телевизионного пульта, а до свежеотпечатанной рукописи (еще хранящей меж строк и железнодорожный, стремительный гомон пишущей машинки, всепроникающий, точно объемный грохот из дверей кинозала, где идет сеанс, и треск взводимой, готовой к наступлению каретки, что сродни треску полена в жаровне); пусть, перевернув последнюю страницу, он уйдет под воду с головой – до кончиков волос – и вернется обновленным, как после обряда абхишеки, разве что не лоснящийся от масла и без розовых лепестков в волосах. Пусть он даже чашки сполоснуть не сможет, не чувствуя себя при этом бодхисаттвой (справедливости ради следует отметить, что и в моей жизни было достаточно места для омовения целой череды столовых приборов, предметов посуды и утвари – и все это в целях самоочищения и едва ли не насильственного расталкивания неприглядных клочьев пыли по укромным уголкам сознания), проще говоря, пусть на себе ощутит всю силу слова – слова печатного, рукописного, облаченного ли в чернильные строгие рясы или в графитное рубище – и пусть не вспомнит никого, о ком можно хоть чуточку пожалеть: уходя на духовные поиски, отшельник не берет с собой совсем-совсем никого. Даже себя не берет. Любая молитва, в особенности обращенная к себе, свершается в одиночестве."
У нас туман и сливовый рассвет.